квантую моменты истины за еду
Эммм…!внезапно написался ангст (: С кровавыми слезами и соплями, все как положено. Информации, прямо скажем, немного было, большую часть вообще придумала, так что косяк ворнинг!
Название: Взгляд Горгоны
Автор: puni
Жанр: ангст, словоблудие
Персонажи: Луффи/Хэнкок, Сандерсоня, Мэриголд, парочка ОС
Дисклеймер: Ода Эйитиро
Размещение: с этой шапкой
читать дальше
Если кто-нибудь решится задать красавице-пиратке Боа Хэнкок вопрос, что она больше всего ненавидит в людях – о, она ответит, не задумываясь. Закинет одну безумно длинную стройную ногу на другую, такую же соблазнительно-прекрасную и белокожую, поправит тяжелую прядь волос, огладит алый шелк платья и чуть скривит губы, а потом будет говорить долго, цедя слова сквозь зубы и презрительно щуря глаза, а причудливо изогнутые кольца змей-сережек качнутся в немом согласии с Хебихиме-сама. И вдруг запнется на полуслове, поверх собеседника посмотрит куда-то вдаль и словно забудет о разговоре. В просторной зале дворца повиснет тягостное молчание.
Точнее, повисло бы. Если бы нашелся такой безумец и если бы задал настолько бестактный вопрос. И если бы Хэнкок не приказала казнить оного на месте.
Общеизвестно, для такой человеческой эмоции, как ненависть, обязана существовать цель или хотя бы примерное направление. С презрением и страхом просто – презирать и бояться можно хоть целый мир сразу, с мира не убудет. А вот с ненавистью такой фокус не пройдет, растрачивать свою ненависть на все народонаселение планеты – себя не уважать, да и никакого человека на столь сильное чувство не хватит.
Поэтому маленькой Боа Хэнкок, как бы ей того ни не хотелось, пришлось определяться с объектом.
Разумеется, немедленно и навеки надлежит возненавидеть тех паршивых работорговцев, которые ее с сестрами словили прямо на корабле во время очередной стычки с пиратами Куджа, грубо оттаскав за волосы, связали, да огрели пару раз по некоторым частям тела. Сколько бы Хэнкок не училась натягивать лук и без промаха посылать в мишень стрелы, укладывая их чуть ли не вплотную друг к дружке, да еще и ровнехонько по одной на каждые три удара сердца, в людей стрелять оказалось сложно. Это уже потом девочка поняла, что не такие уж и люди эти работорговцы, а так, вполне себе даже пригодные для тренировки мишени. Младшие сестры сопротивлялись лишь немногим более успешно – отлупцевали всех троих изрядно, хорошо, хоть не сломали ничего и не покалечили. Почему – дошло позже, и радоваться расхотелось.
Во вторую очередь ненавидеть следовало сокамерников, ждущих своей очереди на аукционе, треть которых занимались своими делами (спали, плакали, молились, матерились, валялись без сознания, надирались, придумывали план спасения), треть – сочувственно приветствовали девчушек, посетовав, что мол, раньше-то такого не было, чтоб над дитями непотребство творили. Зато оставшиеся несколько человек – то ли знакомые давно, то ли спевшиеся за пару часов сидения за решеткой – всласть поржали над «амазонками хреновыми» и «малолетками тупыми», не забыв в подробностях объяснить, зачем знати могут понадобиться маленькие нетронутые девочки, приправив и без того эмоциональный рассказ собственными умозаключениями об их, девочек, нетронутости, и что с этой самой нетронутостью надлежит делать.
Потом Хэнкок запуталась. Кого ей ненавидеть? Купившего ее и сестер «оптом» тенрьюбито, чьего лица она даже не смогла рассмотреть, а только услышала надменный голос, заявляющий цену? Охранников, грубыми тычками и оплеухами проводившими их до роскошного дворца их нового хозяина? Такого же, как они, раба-полувеликана, поставившего сестрам на спины позорное клеймо?
Хэнкок шипела и плевалась, выворачивалась, не боясь переломать себе кости, лишь бы ее не уродовали знаком принадлежности кому-то, потом плакала, потому что было больно и стыдно. Потому что Мэриголд в ужасе зажмурилась, слыша крик старшей сестры, а Сандерсоня, наоборот, сквозь слезы пыталась рассмотреть приближающееся к ее спине железо. Потому что знала, что скоро будет так же смотреть на них и слушать уже их плач. Потому что поняла, что надолго - а, может быть, и навсегда – с ней останется этот страх и эта ненависть ко всем на свете. Потому что презирала себя и сестер за слабость. Потому что захотела, чтоб пришли и спасли. И – обязательно – чтоб отомстили.
Гораздо позже, через четыре безумно длинных года им сказали: «Бегите! Теперь все свободны!» Нет, ни за Хэнкок, ни за ее сестрами никто не пришел, кому они были нужны? Просто некто Фишер Тайгер, освобождая из плена своих накама, заодно отпустил и остальных рабов, по доброте душевной. В задницу такую доброту и такую душевность, подумала бы Хэнкок сейчас, а тогда она побежала, и как побежала!
Бегите!
Хэнкок неслась впереди сестер, и ей было чуть ли не страшнее, чем четыре года назад, когда кошмар только начинался. Одно дело, когда не знаешь, что будет впереди, и другое – когда прекрасно понимаешь, что остается за спиной. Бежать от такого прошлого, и забывать его, каждый чертов день забывать, вытравливать из памяти. Забывать, как воодушевленный покупкой Тенрьюбито пришел знакомиться с приобретением. Как ласково погладил Хэнкок по щеке той же рукой, которой до этого чесал зад. Девочка тогда позволила себе скривиться, о чем потом жалела, хоть и знала, что не смогла бы терпеть и держать лицо. Забывать, как всем троим скормили дьявольские фрукты, потому что «Ха, сейчас узнаем, что я купил!». Как тело мучительно привыкало к новым способностям, как неделю ломило кости, что нельзя было встать, как младшие сестрички ревели, не понимая, почему они еще вчера были нормальными розовощекими девочками, а сегодня покрылись блестящей змеиной шкуркой. Забывать, как старый хозяин устраивал «праздники» - ставил провинившихся рабов в круг и нехитрой считалочкой определял, кому сегодня вернуться в душные комнатушки с тонкими подстилками, а кому – отправляться на праздник, в подвальные помещения. Забывать, как страшно менялись глаза «осчастливленных». Надо забывать – а каждый день рабства только сильнее врезался в память с каждым шагом навстречу свободе. Бежать?
Бегите! Теперь все свободны!
Чушь. Чушь и блажь, никогда больше Хэнкок не чувствовала себя свободной, страх пустил корни в самое сердце, отравил и пропитал презрением все мысли и чувства.
Ненавидеть! Ненавидеть слабых, неспособных за себя постоять сопливых гордячек! Только сильный может позволить себе быть гордым. Хэнкок будет сильной. Никто больше над ней не властен.
Ненавидеть! Ненавидеть наивных, мечтающих о чуде и волшебном спасении детишек! Только сильный может позволить себе верить в чудо и он сотворит его сам. Хэнкок будет сильной. Она справится с чем угодно.
Ненавидеть! Ненавидеть всех, кто когда-то позволил себе опустить руки, сдаться, попасть в безвыходное положение и ждать от других помощи, тепла и заботы. Хэнкок будет сильной. Она ни у кого и никогда не попросит понимания и защиты.
Бегите!
Хэнкок не может забыть четырех лет презрения и ненависти, поэтому придумывает легенду о битве с Горгоной, оставившей сестрам перед смертью свое проклятие. И эта легенда позволит им сохранить свой секрет. Никто и никогда не узнает, что сестры были когда-то жалкими рабынями мировой знати.
Каждый, кто смотрит в глаза Горгоны, обращается в камень. Хэнкок смотрела в них четыре года и, действительно, что-то в ней кончилось, что-то никогда уже не вернется.
Бегите! Никогда не позволяйте себя поймать!
Неправильно. Когда убегаешь, убегаешь вместе со страхом. А от страха не убежишь.
- Да ладно! Вот кого я действительно ненавижу – так это придурочных тенрьюбито! Да вообще! – фыркает мальчишка-пират и смотрит так искренне и бесстрашно, что Хэнкок невольно хочется снова поверить и снова мечтать, чтоб приходили и чтоб спасали. И чтоб мстили.
- Ты мне нравишься, - улыбается. – Скажи, куда хочешь плыть, я прикажу готовить корабль.
Луффи не задает императрице Амазон Лили бестактных вопросов, он и ее имя-то выговорить не в состоянии. А Хэнкок почему-то очень хочется ему на эти вопросы ответить, рядом с ним ей не страшно вспоминать прошлое и говорить о прошлом. Только Луффи не задает вопросов.
Название: Взгляд Горгоны
Автор: puni
Жанр: ангст, словоблудие
Персонажи: Луффи/Хэнкок, Сандерсоня, Мэриголд, парочка ОС
Дисклеймер: Ода Эйитиро
Размещение: с этой шапкой
читать дальше
Если кто-нибудь решится задать красавице-пиратке Боа Хэнкок вопрос, что она больше всего ненавидит в людях – о, она ответит, не задумываясь. Закинет одну безумно длинную стройную ногу на другую, такую же соблазнительно-прекрасную и белокожую, поправит тяжелую прядь волос, огладит алый шелк платья и чуть скривит губы, а потом будет говорить долго, цедя слова сквозь зубы и презрительно щуря глаза, а причудливо изогнутые кольца змей-сережек качнутся в немом согласии с Хебихиме-сама. И вдруг запнется на полуслове, поверх собеседника посмотрит куда-то вдаль и словно забудет о разговоре. В просторной зале дворца повиснет тягостное молчание.
Точнее, повисло бы. Если бы нашелся такой безумец и если бы задал настолько бестактный вопрос. И если бы Хэнкок не приказала казнить оного на месте.
***
Общеизвестно, для такой человеческой эмоции, как ненависть, обязана существовать цель или хотя бы примерное направление. С презрением и страхом просто – презирать и бояться можно хоть целый мир сразу, с мира не убудет. А вот с ненавистью такой фокус не пройдет, растрачивать свою ненависть на все народонаселение планеты – себя не уважать, да и никакого человека на столь сильное чувство не хватит.
Поэтому маленькой Боа Хэнкок, как бы ей того ни не хотелось, пришлось определяться с объектом.
Разумеется, немедленно и навеки надлежит возненавидеть тех паршивых работорговцев, которые ее с сестрами словили прямо на корабле во время очередной стычки с пиратами Куджа, грубо оттаскав за волосы, связали, да огрели пару раз по некоторым частям тела. Сколько бы Хэнкок не училась натягивать лук и без промаха посылать в мишень стрелы, укладывая их чуть ли не вплотную друг к дружке, да еще и ровнехонько по одной на каждые три удара сердца, в людей стрелять оказалось сложно. Это уже потом девочка поняла, что не такие уж и люди эти работорговцы, а так, вполне себе даже пригодные для тренировки мишени. Младшие сестры сопротивлялись лишь немногим более успешно – отлупцевали всех троих изрядно, хорошо, хоть не сломали ничего и не покалечили. Почему – дошло позже, и радоваться расхотелось.
Во вторую очередь ненавидеть следовало сокамерников, ждущих своей очереди на аукционе, треть которых занимались своими делами (спали, плакали, молились, матерились, валялись без сознания, надирались, придумывали план спасения), треть – сочувственно приветствовали девчушек, посетовав, что мол, раньше-то такого не было, чтоб над дитями непотребство творили. Зато оставшиеся несколько человек – то ли знакомые давно, то ли спевшиеся за пару часов сидения за решеткой – всласть поржали над «амазонками хреновыми» и «малолетками тупыми», не забыв в подробностях объяснить, зачем знати могут понадобиться маленькие нетронутые девочки, приправив и без того эмоциональный рассказ собственными умозаключениями об их, девочек, нетронутости, и что с этой самой нетронутостью надлежит делать.
Потом Хэнкок запуталась. Кого ей ненавидеть? Купившего ее и сестер «оптом» тенрьюбито, чьего лица она даже не смогла рассмотреть, а только услышала надменный голос, заявляющий цену? Охранников, грубыми тычками и оплеухами проводившими их до роскошного дворца их нового хозяина? Такого же, как они, раба-полувеликана, поставившего сестрам на спины позорное клеймо?
Хэнкок шипела и плевалась, выворачивалась, не боясь переломать себе кости, лишь бы ее не уродовали знаком принадлежности кому-то, потом плакала, потому что было больно и стыдно. Потому что Мэриголд в ужасе зажмурилась, слыша крик старшей сестры, а Сандерсоня, наоборот, сквозь слезы пыталась рассмотреть приближающееся к ее спине железо. Потому что знала, что скоро будет так же смотреть на них и слушать уже их плач. Потому что поняла, что надолго - а, может быть, и навсегда – с ней останется этот страх и эта ненависть ко всем на свете. Потому что презирала себя и сестер за слабость. Потому что захотела, чтоб пришли и спасли. И – обязательно – чтоб отомстили.
Гораздо позже, через четыре безумно длинных года им сказали: «Бегите! Теперь все свободны!» Нет, ни за Хэнкок, ни за ее сестрами никто не пришел, кому они были нужны? Просто некто Фишер Тайгер, освобождая из плена своих накама, заодно отпустил и остальных рабов, по доброте душевной. В задницу такую доброту и такую душевность, подумала бы Хэнкок сейчас, а тогда она побежала, и как побежала!
Бегите!
Хэнкок неслась впереди сестер, и ей было чуть ли не страшнее, чем четыре года назад, когда кошмар только начинался. Одно дело, когда не знаешь, что будет впереди, и другое – когда прекрасно понимаешь, что остается за спиной. Бежать от такого прошлого, и забывать его, каждый чертов день забывать, вытравливать из памяти. Забывать, как воодушевленный покупкой Тенрьюбито пришел знакомиться с приобретением. Как ласково погладил Хэнкок по щеке той же рукой, которой до этого чесал зад. Девочка тогда позволила себе скривиться, о чем потом жалела, хоть и знала, что не смогла бы терпеть и держать лицо. Забывать, как всем троим скормили дьявольские фрукты, потому что «Ха, сейчас узнаем, что я купил!». Как тело мучительно привыкало к новым способностям, как неделю ломило кости, что нельзя было встать, как младшие сестрички ревели, не понимая, почему они еще вчера были нормальными розовощекими девочками, а сегодня покрылись блестящей змеиной шкуркой. Забывать, как старый хозяин устраивал «праздники» - ставил провинившихся рабов в круг и нехитрой считалочкой определял, кому сегодня вернуться в душные комнатушки с тонкими подстилками, а кому – отправляться на праздник, в подвальные помещения. Забывать, как страшно менялись глаза «осчастливленных». Надо забывать – а каждый день рабства только сильнее врезался в память с каждым шагом навстречу свободе. Бежать?
Бегите! Теперь все свободны!
Чушь. Чушь и блажь, никогда больше Хэнкок не чувствовала себя свободной, страх пустил корни в самое сердце, отравил и пропитал презрением все мысли и чувства.
Ненавидеть! Ненавидеть слабых, неспособных за себя постоять сопливых гордячек! Только сильный может позволить себе быть гордым. Хэнкок будет сильной. Никто больше над ней не властен.
Ненавидеть! Ненавидеть наивных, мечтающих о чуде и волшебном спасении детишек! Только сильный может позволить себе верить в чудо и он сотворит его сам. Хэнкок будет сильной. Она справится с чем угодно.
Ненавидеть! Ненавидеть всех, кто когда-то позволил себе опустить руки, сдаться, попасть в безвыходное положение и ждать от других помощи, тепла и заботы. Хэнкок будет сильной. Она ни у кого и никогда не попросит понимания и защиты.
Бегите!
Хэнкок не может забыть четырех лет презрения и ненависти, поэтому придумывает легенду о битве с Горгоной, оставившей сестрам перед смертью свое проклятие. И эта легенда позволит им сохранить свой секрет. Никто и никогда не узнает, что сестры были когда-то жалкими рабынями мировой знати.
Каждый, кто смотрит в глаза Горгоны, обращается в камень. Хэнкок смотрела в них четыре года и, действительно, что-то в ней кончилось, что-то никогда уже не вернется.
Бегите! Никогда не позволяйте себя поймать!
Неправильно. Когда убегаешь, убегаешь вместе со страхом. А от страха не убежишь.
***
- Да ладно! Вот кого я действительно ненавижу – так это придурочных тенрьюбито! Да вообще! – фыркает мальчишка-пират и смотрит так искренне и бесстрашно, что Хэнкок невольно хочется снова поверить и снова мечтать, чтоб приходили и чтоб спасали. И чтоб мстили.
- Ты мне нравишься, - улыбается. – Скажи, куда хочешь плыть, я прикажу готовить корабль.
Луффи не задает императрице Амазон Лили бестактных вопросов, он и ее имя-то выговорить не в состоянии. А Хэнкок почему-то очень хочется ему на эти вопросы ответить, рядом с ним ей не страшно вспоминать прошлое и говорить о прошлом. Только Луффи не задает вопросов.
не то что некоторые, вот неделю уже собираются за вагпис взяться, да все находят отговорки...
только бы не оторвать то, за что держишься)))
Автор, вы молодец
Спасибо))) А я фанфиков по ОП вообще уже сто лет не видела, такое ощущение, что на сообщества их никто не выкладывает, а у себя на дневниках ныкают
Ага, или теги в записи не проставляют ;( Шифруются.