Название: Взгляд Горгоны
Автор: puni
Жанр: ангст, словоблудие
Персонажи: Луффи/Хэнкок, Сандерсоня, Мэриголд, парочка ОС
Дисклеймер: Ода Эйитиро
Размещение: с этой шапкой
читать дальше
Если кто-нибудь решится задать красавице-пиратке Боа Хэнкок вопрос, что она больше всего ненавидит в людях – о, она ответит, не задумываясь. Закинет одну безумно длинную стройную ногу на другую, такую же соблазнительно-прекрасную и белокожую, поправит тяжелую прядь волос, огладит алый шелк платья и чуть скривит губы, а потом будет говорить долго, цедя слова сквозь зубы и презрительно щуря глаза, а причудливо изогнутые кольца змей-сережек качнутся в немом согласии с Хебихиме-сама. И вдруг запнется на полуслове, поверх собеседника посмотрит куда-то вдаль и словно забудет о разговоре. В просторной зале дворца повиснет тягостное молчание.
Точнее, повисло бы. Если бы нашелся такой безумец и если бы задал настолько бестактный вопрос. И если бы Хэнкок не приказала казнить оного на месте.
***
Общеизвестно, для такой человеческой эмоции, как ненависть, обязана существовать цель или хотя бы примерное направление. С презрением и страхом просто – презирать и бояться можно хоть целый мир сразу, с мира не убудет. А вот с ненавистью такой фокус не пройдет, растрачивать свою ненависть на все народонаселение планеты – себя не уважать, да и никакого человека на столь сильное чувство не хватит.
Поэтому маленькой Боа Хэнкок, как бы ей того ни не хотелось, пришлось определяться с объектом.
Разумеется, немедленно и навеки надлежит возненавидеть тех паршивых работорговцев, которые ее с сестрами словили прямо на корабле во время очередной стычки с пиратами Куджа, грубо оттаскав за волосы, связали, да огрели пару раз по некоторым частям тела. Сколько бы Хэнкок не училась натягивать лук и без промаха посылать в мишень стрелы, укладывая их чуть ли не вплотную друг к дружке, да еще и ровнехонько по одной на каждые три удара сердца, в людей стрелять оказалось сложно. Это уже потом девочка поняла, что не такие уж и люди эти работорговцы, а так, вполне себе даже пригодные для тренировки мишени. Младшие сестры сопротивлялись лишь немногим более успешно – отлупцевали всех троих изрядно, хорошо, хоть не сломали ничего и не покалечили. Почему – дошло позже, и радоваться расхотелось.
Во вторую очередь ненавидеть следовало сокамерников, ждущих своей очереди на аукционе, треть которых занимались своими делами (спали, плакали, молились, матерились, валялись без сознания, надирались, придумывали план спасения), треть – сочувственно приветствовали девчушек, посетовав, что мол, раньше-то такого не было, чтоб над дитями непотребство творили. Зато оставшиеся несколько человек – то ли знакомые давно, то ли спевшиеся за пару часов сидения за решеткой – всласть поржали над «амазонками хреновыми» и «малолетками тупыми», не забыв в подробностях объяснить, зачем знати могут понадобиться маленькие нетронутые девочки, приправив и без того эмоциональный рассказ собственными умозаключениями об их, девочек, нетронутости, и что с этой самой нетронутостью надлежит делать.
Потом Хэнкок запуталась. Кого ей ненавидеть? Купившего ее и сестер «оптом» тенрьюбито, чьего лица она даже не смогла рассмотреть, а только услышала надменный голос, заявляющий цену? Охранников, грубыми тычками и оплеухами проводившими их до роскошного дворца их нового хозяина? Такого же, как они, раба-полувеликана, поставившего сестрам на спины позорное клеймо?
Хэнкок шипела и плевалась, выворачивалась, не боясь переломать себе кости, лишь бы ее не уродовали знаком принадлежности кому-то, потом плакала, потому что было больно и стыдно. Потому что Мэриголд в ужасе зажмурилась, слыша крик старшей сестры, а Сандерсоня, наоборот, сквозь слезы пыталась рассмотреть приближающееся к ее спине железо. Потому что знала, что скоро будет так же смотреть на них и слушать уже их плач. Потому что поняла, что надолго - а, может быть, и навсегда – с ней останется этот страх и эта ненависть ко всем на свете. Потому что презирала себя и сестер за слабость. Потому что захотела, чтоб пришли и спасли. И – обязательно – чтоб отомстили.
Гораздо позже, через четыре безумно длинных года им сказали: «Бегите! Теперь все свободны!» Нет, ни за Хэнкок, ни за ее сестрами никто не пришел, кому они были нужны? Просто некто Фишер Тайгер, освобождая из плена своих накама, заодно отпустил и остальных рабов, по доброте душевной. В задницу такую доброту и такую душевность, подумала бы Хэнкок сейчас, а тогда она побежала, и как побежала!
Бегите!
Хэнкок неслась впереди сестер, и ей было чуть ли не страшнее, чем четыре года назад, когда кошмар только начинался. Одно дело, когда не знаешь, что будет впереди, и другое – когда прекрасно понимаешь, что остается за спиной. Бежать от такого прошлого, и забывать его, каждый чертов день забывать, вытравливать из памяти. Забывать, как воодушевленный покупкой Тенрьюбито пришел знакомиться с приобретением. Как ласково погладил Хэнкок по щеке той же рукой, которой до этого чесал зад. Девочка тогда позволила себе скривиться, о чем потом жалела, хоть и знала, что не смогла бы терпеть и держать лицо. Забывать, как всем троим скормили дьявольские фрукты, потому что «Ха, сейчас узнаем, что я купил!». Как тело мучительно привыкало к новым способностям, как неделю ломило кости, что нельзя было встать, как младшие сестрички ревели, не понимая, почему они еще вчера были нормальными розовощекими девочками, а сегодня покрылись блестящей змеиной шкуркой. Забывать, как старый хозяин устраивал «праздники» - ставил провинившихся рабов в круг и нехитрой считалочкой определял, кому сегодня вернуться в душные комнатушки с тонкими подстилками, а кому – отправляться на праздник, в подвальные помещения. Забывать, как страшно менялись глаза «осчастливленных». Надо забывать – а каждый день рабства только сильнее врезался в память с каждым шагом навстречу свободе. Бежать?
Бегите! Теперь все свободны!
Чушь. Чушь и блажь, никогда больше Хэнкок не чувствовала себя свободной, страх пустил корни в самое сердце, отравил и пропитал презрением все мысли и чувства.
Ненавидеть! Ненавидеть слабых, неспособных за себя постоять сопливых гордячек! Только сильный может позволить себе быть гордым. Хэнкок будет сильной. Никто больше над ней не властен.
Ненавидеть! Ненавидеть наивных, мечтающих о чуде и волшебном спасении детишек! Только сильный может позволить себе верить в чудо и он сотворит его сам. Хэнкок будет сильной. Она справится с чем угодно.
Ненавидеть! Ненавидеть всех, кто когда-то позволил себе опустить руки, сдаться, попасть в безвыходное положение и ждать от других помощи, тепла и заботы. Хэнкок будет сильной. Она ни у кого и никогда не попросит понимания и защиты.
Бегите!
Хэнкок не может забыть четырех лет презрения и ненависти, поэтому придумывает легенду о битве с Горгоной, оставившей сестрам перед смертью свое проклятие. И эта легенда позволит им сохранить свой секрет. Никто и никогда не узнает, что сестры были когда-то жалкими рабынями мировой знати.
Каждый, кто смотрит в глаза Горгоны, обращается в камень. Хэнкок смотрела в них четыре года и, действительно, что-то в ней кончилось, что-то никогда уже не вернется.
Бегите! Никогда не позволяйте себя поймать!
Неправильно. Когда убегаешь, убегаешь вместе со страхом. А от страха не убежишь.
***
- Да ладно! Вот кого я действительно ненавижу – так это придурочных тенрьюбито! Да вообще! – фыркает мальчишка-пират и смотрит так искренне и бесстрашно, что Хэнкок невольно хочется снова поверить и снова мечтать, чтоб приходили и чтоб спасали. И чтоб мстили.
- Ты мне нравишься, - улыбается. – Скажи, куда хочешь плыть, я прикажу готовить корабль.
Луффи не задает императрице Амазон Лили бестактных вопросов, он и ее имя-то выговорить не в состоянии. А Хэнкок почему-то очень хочется ему на эти вопросы ответить, рядом с ним ей не страшно вспоминать прошлое и говорить о прошлом. Только Луффи не задает вопросов.